Гости с той стороны - Гай Себеус

– Золота в Тановых землях в самом деле много. Ровно столько, сколько хороших людей отправляется в мир иной. Говорят, когда душа доброго человека воспаряет к небесам, в края вечного блаженства, – с подошв его сандалий осыпается золотая пыль!

– А что осыпается с сандалий плохого человека? – Долих не намерен был равняться на хороших людей и пристально осмотрел свои довольно поношенные сандалии. Оборвал пару истёртых ремешков и шнурок, приладил то, что осталось. Довольно потопал ногой и поднял глаза на капитана. Тот крайне неодобрительно наблюдал за ремонтом обувки и кучкой мусора, опять выросшей на очищенной было палубе.

– А с плохого человека стекает вонючая нафа, – выдохнул он прямо в лицо Долиху струёй перегара. – Так говорят старики!

– Что такое нафа? – Бласт отложил кифару и прилёг, укрывшись чёрным плащом друга. Солнце светило ясно, но теплолюбивые греки мёрзли.

Ворон же будто не замечал утренней свежести. Он бодро взлетел на рею и, обстоятельно потоптавшись, устроился поудобнее. Про него как-то все забыли. А он, кося умным глазом, слушал внимательно.

– Нафу танаиды приучились добывать в подземелье, также как и золото. Такая вонючая чёрная жижа. Они как-то перегоняют её и используют, зажигая в факелах и маяках. Маяки у них хорошо работают. Все моряки, что ходят по Амазонскому Понту, это знают.

– Ну вот, а мне с детства говорили, что с дурных людей нет проку. Опять обманывали! А как маяки с них хорошо горят! – Долих был верен себе.

Бласт вяло поддержал разговор.

– Так что же это получается? Танаиды добывают золото в подземных пещерах, пользуясь тем, что это земли Таната – бога смерти? Поэтому они так щедры они и в отношении своих умерших?

– Может быть, поэтому. Они считают золото частью Вечности. Оно ведь не портится. Оно не может принадлежать ни живым, ни мёртвым. Оно просто перетекает с одного места на другое, оставаясь собой.

– Да здешние люди философы! – Бласт явно чувствовал себя получше. Свежий ветер с близкого берега приносил горько-сладкий аромат тополей и цикория.

– Пожалуй, они в какой-то мере и философы. Если бывают безграмотные философы. Танаиды не знают письменности. Когда на центральной площади Тан-Аида установили камень с городскими законами, читали их только греки-колонисты. Местным приходилось озвучивать.

– Да, места здесь странные. Мне говорили, что здесь жуткий край света, но такого не рассказывали.

– Это самый край жизни и имя ему – Тан! Да вы сами скоро всё увидите. Все здешние города посвящены Тану. Но главное не это! Говорят, именно в здешних подземьях закован отец богов наших, слава им, чьё имя Хронос. Хронос – это само беспощадное Время, пожирающее собственных детей.

Долих опасливо вынул медное зеркальце и стал осматривать лицо и виски. Разгладил морщину у носа, взрыхлил негустые волосы.

4

А капитан, увидев, как подействовали его слова, продолжал.

– Да, да, и мы его дети. И нас он пожирает. Только его дети-боги отбились от него и заточили в Подземье. А вот мы, смертные, не можем отбиться. И служат ему жрецы. И служат неплохо, судя по дару, которым обладают от богов. Здешние жрецы – сила! Они управляют неумолимым Временем, знают его законы. Им доступно то, чего не знают другие! Говорят, им доступно Бессмертие!

– Это невозможно, они же не боги! – Бласт не склонен был попасть под власть разболтавшегося капитана.

– Здешнего верховного жреца Гиера хорошо знал ещё мой дед, который был весьма искусным мореходом, – распалился капитан, видя, что ему не верят. – Деда уже давно нет, а жрец энергичен как никогда, и год от года только молодеет! Да сами увидите! Мы придём в порт Тан-Аида в самый праздник лета. Жрецы говорят, это самый длинный день в году. И посвящают они его Вечности. Они здесь много говорят об этом.

Долих задумался. Вечность, это, конечно, не то, что золото. Но чем-то завораживает.

Бласту совершенно не улыбалось приобретение приятелем новой фобии, ему и прежняя сильно досаждала.

– Брось, тебе не идёт задумываться. На что тебе трухлявая Вечность? Мы с тобой солдаты удачи. Ты сам сколько раз уверял, что мы из всех богов молимся только неуловимому Кайросу, надеясь на его милость! Может быть, в нужный момент нам удастся схватить его за чуб, и тогда он одарит нас хотя бы одной из своих крылатых сандалий! Вот когда взлетим! А ты на Вечность настроился!

Долих повеселел.

– Ты прав, дружище! Будем жить, пока мы молоды! Будем веселиться, пока мы молоды! Молодости не вернёт нам ни Хронос, ни Кайрос – я уверен. Но из них двоих, я скорее помолюсь богу счастливого случая, чем этому зануде с его календарём!

Капитан, суеверный, как все мореходы, возвёл глаза к небу, шепча на всякий случай покаянную молитву за изречённые кощунства. Но Бласт пел божественно, и сердиться на этих двоих было просто невозможно:

Наш нрав и случай – вот кто наши боги!Жизнь весело мы будем проживать!Смерть примешь в доме ты или в дороге —Судьбе и промыслу на это наплевать!

Кромка берега то подтягивалась, то опять уходила к горизонту.

Капитан поёрзал и отправился сам становиться к рулю. Мели здесь были нешуточные. Одна из них, Греческая банка, судя по названию, много бед принесла их соотечественникам.

Долих подсел к Бласту. Эти двое давно были как братья, и понимали друг друга с полуслова. И, что важнее, умели мириться с взаимными недостатками. Бласт решительно крякнул и резко скинул с себя плащ. Он выискал ведро на пеньковой верёвке и закинул его за борт. Долих опасливо подскочил.

– Тебя облить? – выхватил ведро, и, не дожидаясь ответа, броском хлестанул приятеля водой. Тот едва успел избавиться от одежды. Бласт охал и постанывал от удовольствия, растираясь холстинкой.

Тем временем их корабль подошёл совсем близко к высокому берегу, на который высыпали девушки в белом. Они щебетали, пересмеивались и показывали друг другу греческий корабль с прекрасным юношей на палубе. Бласт замер, следя за ними.

Девушки пришли в полный восторг: как он похож он на статуи прекрасных греческих богов, которые немало привезли в эти земли из Греции!

Долих заметался было по палубе, рванулся к капитану, намереваясь отдать распоряжение срочно пристать к берегу. Но капитана такие мелочи, как прекрасные девушки, совсем не волновали. Он проявил к ним полное равнодушие и потрясающую стойкость в следовании выбранным курсом, и приятелям пришлось только смиренно проводить юных красоток взглядами.

Приведя себя в порядок, они приосанились и двинулись к капитану, намереваясь задать ему серьезный вопрос о времени остатка пути. Но остановились, вдруг увидев его внезапно помертвевшее лицо. Посмотрев в том направлении, они увидели на высоком берегу странное изваяние.

Это была каменная фигура женщины.

Беременной женщины.

Руки её, образуя своеобразный жертвенник, были смиренно сложены под выпуклым животом.

– Ка-а-р-р-р! – ворон вдруг громогласно сорвался с реи, стремительно спланировал на остолбеневших греков, вынудив их испуганно присесть и закрыться руками. Растерянными взглядами они проводили его тяжёлый полёт по направлению к Тан-Аиду.

Туда же, куда шли они. Не сговариваясь, приятели обернулись, будто сила взглядов в состоянии была помочь им вернуться домой.

5

Как вода высыхает, так пусть моя любовь тает,Как песок утекает, так пусть моя страсть исчезает,Как луна убывает, так пусть моя боль пропадает!

Судорожное бормотание на перекрёстке трёх дорог постепенно превратилось в отчётливые слова, звучащие сперва жалобно, а потом зловеще и угрожающе.

Огоньки Афин мерцали вдалеке. А здесь царствовала силуэтами и тенями причудливая тьма. Струи лунного света обтекали её, слоили, странно изменяли размеры и расстояния.

Женская фигура в тёмном плаще с капюшоном металась на перекрёстке в свете полной луны, воздевая руки, истерически выкрикивая тайный заговор.

Она требовательно протянула руки назад. К ней подбежал раб с мешком, в котором копошилась и повизгивала какая-то тварь. Они склонились над мешком. Луна вошла в тучу. Только слышно было, как чиркнул нож. Раздался короткий плюх. Женский голос забормотал с усиленной энергией:

Богиня ночи, тебя призываю,Тебе жертву посвящаю,Её горло разрезаю,Крови трижды выпиваю.

Раздались втягивающие жидкость звуки. Жертва билась. Приходилось её скручивать. Но женщина отогнала раба в сторону и всё делала сама.

Раб трясся от страха, но вытягивал шею, не в силах совладать с любопытством. Полная луна, криво выйдя из-за тучи, осветила его уродливое чёрное лицо. Он облизывал сухие губы и, приплясывая от напряжения, старался рассмотреть тайное действо. Но как ни хотелось ему подойти и принять более активное участие, он не решался. Видимо, запрет был строжайшим!